Страна Росатом. «Не люблю, когда человек приходит со своим мнением, а уходит с моим»: к 85-летию Евгения Адамова В начале века он возглавлял Минатом, а сейчас курирует самый амбициозный отраслевой проект. 28 апреля исполняется 85 лет Евгению Адамову —  научному руководителю «Прорыва» и Научно-­исследовательского и конструкторского института энерготехники им. Доллежаля. Мы поговорили об уроках Чернобыля, перспективах БРЕСТа и важных человеческих качествах. — Вы окончили Московский авиационный институт. Как случилось, что попали в атомную отрасль? — В МАИ я поступил в 1956‑м. В том же году Андрей Туполев (ученый, авиаконструктор. —  «СР») выдал концептуальный проект летающей атомной лаборатории. Его реализовали к 1961 году. Чуть позднее начались работы по применению ядерной энергии для решения космических задач. Для проектов нужны были кадры. На третьем курсе я прошел жесточайший конкурс и попал в группу по этой тематике. Так что все получилось само собой: это не я из авиации попал в атомную отрасль, а атомная отрасль расширяла свой контур, пополнялась специалистами. — Сейчас интерес к космической атомной энергетике возрождается. Как считаете, есть перспективы у ядерного буксира? — Серьезного освоения космоса без ядерной энергетики не получится. В предшествующие годы мы осваивали околоземное пространство. Пилотируемые космические корабли летают на высотах до 500 км —  меньше, чем расстояние от Москвы до Петербурга. Добраться даже до первой точки Лагранжа без ядерной энергетики невозможно. Космический ядерный буксир также нужен для перемещения грузов между Землей и Луной при ее колонизации. — Какие атомные проекты вы бы назвали главными в своей жизни? — Создание системы комплексной автоматизации проектирования, производства и испытаний изделий и второго поколения экспериментальной базы в Институте атомной энергии им. Курчатова. Измерение дозовых полей на разрушенном блоке Чернобыльской АЭС, что позволило резко сократить объем первоначально проектировавшегося укрытия, саркофага, и построить его к концу 1986 года. Отмечу работы по повышению безопасности реакторов РБМК после чернобыльской аварии, сохранившие половину нашей ядерной энергетики, работы по восстановлению ресурса графитовой кладки РБМК после 2013 года. Я добился передачи ответственности за утилизацию атомных подлодок Минатому от Минобороны, руководил разработкой первой долгосрочной стратегии развития атомной энергетики, одобренной правительством страны в 2000 году. Занимаюсь внедрением робототехники в технологии замкнутого ядерного топливного цикла. — Вы активный участник устранения последствий чернобыльской аварии. Как вы сегодня оцениваете результат тех работ? — Все познается в сравнении. Для сопоставления весьма подходит ситуация на АЭС «Фукусима»: там необратимо разрушен не один, а четыре блока, да еще несколько хранилищ отработавшего ядерного топлива. Саркофаг, временное сооружение, защищавшее окружающую среду от вредных выбросов с Чернобыльской АЭС несколько десятилетий, был построен в год аварии, серьезных проблем с жидкими радиоактивными отходами в последующие годы не было. Работы на «Фукусиме» продолжаются до сих пор, и время, на которое растянется сброс в океан тритиевой воды, оценивается еще в 30 лет. Прямые затраты на устранение последствий чернобыльской аварии составили 350 млн руб­лей, тогда как в Японии они уже превышают 100 млрд долларов. СССР к 1986 году был не в лучшем состоянии, но сохранил присущую так называемым странам авторитарного управления способность концентрировать научные, инженерные и экономические ресурсы. Случись такое в 1990–2000‑е годы, последствия для страны были бы более тяжелыми. Полный материал читайте в Стране Росатом: https://clck.ru/3AHvNe #Росатом #адамов #наука