«Новый атомный эксперт». Три суверенитета 2023 год оказался турбулентным не только в геополитическом смысле — мировые технологические рынки тоже изрядно лихорадило. Тотальная «суверенизация», кризис венчурного финансирования; бум генеративного ИИ и больших языковых моделей, сильно похожий на пир во время чумы; эскалация международной «борьбы на технологическом поле» — ​попробуем разобраться, что из всего этого смоют волны ­какого-­нибудь очередного хайпа, а что останется с нами и в следующем году.Суверенитет развитияПожалуй, главное глобальное слово 2023 года — «фрагментация». Именно геоэкономическая фрагментация больше всего волнует мировую закулису в лице международных институтов развития класса МВФ и WEF. Коллеги из МВФ, в частности, ожидают, что в ближайшие годы торговые ограничения, санкции и прочие интересные инициативы национальных правительств обойдутся условному «миру» в сумму порядка $ 7,4 трлн — 7 % годового ВВП, минус совокупный ВВП Франции и Германии (ну, или три ВВП Африки южнее Сахары). С экономической фрагментацией связан целый спектр опасений. Одно из основных — кардинальное усложнение «зеленого перехода», причем не из-за глобальной разобщенности, а исключительно в связи с недоступностью критических для этого перехода полезных ископаемых: если мир продолжит фрагментироваться с нынешней скоростью, то, по оценке того же МВФ, к 2030 году инвестиции в возобновляемую энергетику и прочие технологии энергетического перехода могут сократиться на треть. Сейчас, по официальным данным, США полностью зависят от импорта как минимум 14 видов полезных ископаемых, а ЕС на 98 % зависит от Китая в части редкоземельных элементов. Помимо «зеленого перехода» вызывают тревогу: судьба чуть менее чем всех товаров широкого потребления — опять же из-за высокой концентрации рынков полезных ископаемых (три страны — крупнейших экспортера дают порядка 70 % мирового объема этих ископаемых); а также ожидаемые рост/волатильность цен, макроэкономические последствия для стран — поставщиков этих товаров и пр. Больше всего от волатильности пострадают страны с самыми низкими доходами (по расчетам МВФ, они могут потерять до 1,5 % ВВП в год), но это никого не волнует.В этих условиях всё хуже себя чувствуют международные институты развития (поскольку их финансовые/бизнес-­модели создавались для гораздо менее интересных времен), глобальные корпорации ударяются в регионализацию (например, по данным McKinsey, 45 % ТНК планируют трансформировать цепочки поставок в пользу локальных поставщиков), а государства волей-­неволей начинают задумываться над тем, как жить и что делать. Соответственно, они активно апробируют новые форматы и модели развития, в первую очередь, в логике «нам все равно, как вы это сделаете; главное — ​дайте нужный результат». Во-первых, ­наконец-то получил «зеленый свет» условный экспериментальный подход, предполагающий быструю апробацию форматов развития и принятие решений о масштабировании форматов или отказе от их использования. Один из самых свежих примеров такого рода — ​пул экспериментальных инициатив Национального научного фонда США (NSF): в 2023 году он начал эксперименты по подготовке предпринимателей (Entrepreneurial Training Pilot и NextCorps Pilot) из числа ученых, а также акселерации и быстрой трансляции результатов исследований в биотехе (NobleReach Emerge Pilot). (Строго говоря, ровно в этой логике уже много десятилетий действует Китай: управленческие и экономические эксперименты, проводимые в этой стране, давно стали типичным примером «доказательной политики»; однако сама система жестко контролируемых экспериментов является производной «проникающей» бюрократии и довольно специфической — ​по евроамериканским меркам — ​системы государственного управления.) Во-вторых, государства делают программы поддержки и развития более гибкими. В первую очередь это касается институтов развития (национальные банки развития и аналогичные структуры), которые — ​на фоне мультикризисов, ужасов ковида, инфляции и пр. — ​вынуждены заливать деньгами очередные пожары и рыночные провалы; поэтому они, как правило, дрейфуют в сторону так называемого гибкого мандата, когда форматы и направления финансирования меняются в зависимости от конъюнктуры проблем. Порядка 30 % национальных банков развития уже работают по этой модели; высока вероятность, что в ближайшие годы она станет еще более популярной. В-третьих, государства вынуждены повышать собственную прозрачность и работать с «общественной подотчетностью», хотя бы местами: с учетом ширящегося глобального кризиса доверия к институтам всех родов и видов, прозрачность [или хотя бы ее видимость] — ​один из способов удержать население от резких телодвижений. Одно из наиболее характерных направлений повышения прозрачности — ​различные инициативы, связанные со сбором данных и цифровыми технологиями: программы обеспечения публичной доступности информации об установленных в городах сенсорах/датчиках, собирающих данные о ничего не подозревающих гражданах, в Нидерландах, Сингапуре, Южной Корее и еще ряде стран; публикация информации об алгоритмах, используемых при принятии государственных решений (стандарт «алгоритмической прозрачности», принятый в Великобритании) и пр. Примерно в этом же залоге государства «пересобирают» форматы оценки бюджетных инвестиций в различные направления, включая инфраструктуры, социальные программы и научно-­технологическое развитие (специальная программа Национального научного фонда США по оценке и прогнозированию того, как инвестиции в технологии скажутся на экономическом развитии и вообще счастье человеческом; проекты партисипаторной оценки технологий и R&D и др.). Одной из основных метрик оценки государственных инвестиций в R&D становится уровень технологической независимости в части критических и новых технологий, он же пресловутый технологический суверенитет. Полный материал читайте в «Новом атомном эксперте». https://clck.ru/38deW4